#44, 24 ноября 2003 года. Содержание предыдущего номера...

NOT PARSED YET

iНОСТРАНЕЦ - ЧИТАТЕЛЮ: Что хочу сказать… По поручению «i» — Ольга ВОЛКОВА (N44 от 24.11.2003) НЕ ЯВЛЯЯСЬ малолетним американским мальчиком, посещающим психоаналитика, я не имею собственного мнения по поводу морального облика Майкла Джексона. Этот номер «iностранца» необычен. "i" (N44 от 24.11.2003) Сегодня газета уступает площадку журналу «Новый iностранец – Недвижимость за рубежом и в России». Собственно, журнал – родное детище газеты: он, как Ева из адамова ребра, вырос из газетной рубрики «Недвижимость». И пишет, в общем, о том, о чем пишет газета: как жить в этом мире, в котором границы (несмотря ни на что) становятся все условнее и незаметнее риэлтОр или риэлтЕр? "i" (N44 от 24.11.2003) Хотя заморское слово «риэлтор» появилось в русском языке совсем недавно, вряд ли найдется много русскоговорящих граждан, которые бы не знали, что оно означает. «Риэлтор» прижился в нашем языке на удивление быстро, и, что удивительно, даже не вызвал патриотических нареканий вроде «Но «панталоны», «фрак», «жилет» – всех этих слов на русском нет». Дом, который построил Стац Беседовал Никита АЛЕКСЕЕВ (N44 от 24.11.2003) Художник Виталий Казимирович Стацинский – парижанин со стажем. Живет на берегах Сены с 1978 года, после эмиграции из СССР. В 60-70-е годы он был одним из ведущих книжных иллюстраторов в Советском Союзе, создателем собственного стиля, главным художником и редактором детского журнала «Колобок», другом и учителем многих ныне знаменитых художников. 1 -------------------------- iНОСТРАНЕЦ - ЧИТАТЕЛЮ: Что хочу сказать… По поручению «i» — Ольга ВОЛКОВА (N44 от 24.11.2003) НЕ ЯВЛЯЯСЬ малолетним американским мальчиком, посещающим психоаналитика, я не имею собственного мнения по поводу морального облика Майкла Джексона. К тому же мне не очень нравится, как он поет, и совсем не нравится, как он выглядит – ну зачем из симпатичного негритенка он превратился в живой труп белого человека? Ну а то, как он обустроил свой дом, называющийся «Неверленд», тот самый, в котором, говорят, он и творил безобразия с малолетками – так это вообще мечта умственно отсталого младенца. Раз уж этот номер целиком посвящен недвижимости, то и мне есть что про нее сказать: недвижимость окружает нас со всех сторон, и рано или поздно все, ранее двигавшееся, перестает шевелиться и неизбежно превращается в недвижимость. А поскольку мы начали с подмоченной репутации Джексона, то я и начну говорить про недвижимость американскую. Насчет нее мой опыт, правда, ограничивается Флоридой, но и одних окрестностей Майами достаточно, чтобы мой разум возмущенный вскипел и до сих пор не смог остыть. Кто, ну кто им сказал, что красивый дом – это розовый дом с колоннами? Что гипсовый гном в огороде – это нарядно? Что лик Микки-Мауса уместен абсолютно повсеместно и что вообще-то очень круто сделать бассейн в виде его ушастой башки? Что разумно устраивать кондиционер в саду, – ну что, скажите, он там может охладить? Ну, а «Неверленд» – это квинтэссенция всего самого ужасного, что только есть в американской мечте, и Джексон очень правильно свою недвижимость обозвал: Страна Никогда. Так выпьем же за то, чтобы больше никогда и никто не строил ничего подобного! А что до моральных джексоновских устоев – про это мы пока не знаем. Что—то там полиция в его доме нашла – что именно, не рассказывают, доподлинно известно лишь одно: полицейских на обыск приехало столько, что им пришлось привозить с собой биотуалет. Что внушает недоумение: неужели в гигантском особняке Джексона оказалась нехватка сортиров? Или же моральный кодекс американской полиции запрещает ей пользоваться сортиром подозреваемого? Загадка. Но еще большей загадкой лично для меня явлется вот что: слухи про нетрадиционную любовь певца к деточкам ходят уже давным-давно. Так почему же простые американские родители до сих пор смело отпускали своих отпрысков резвиться в имении певца со столь сомнительной репутацией? Уж не для того ли, чтобы потом слупить с богатенького Джексона немного денег? Похоже, опустеет «Неверленд», затихнут звеневшие там веселые детские голоса. Впрочем, не только джексоновской недвижимости суждено опустеть – все идет к тому, что не один элитный дом Америки скоро лишится своих хозяев: на Уолл-стрит произошли аресты кучи видных американских финансистов, которых обвиняют в исчезновении некоторого количества миллионов долларов. И если суд признает их виновными – то, возможно, тюрьмы пополнятся десятками хорошо образованных заключенных, а розовые виллы в Майами со всеми своими колоннами будут выставлены на продажу. Как бы от этого не произошел обвал цен на недвижимость в Америке! Вот, помнится, еду я вдоль Майами-бич на каком-то плавсредстве, а гид и рассказывает: во—о—н, посмотрите налево – эта вилла стоит сорок миллионов, а вот та, что справа, уже шестьдесят пять. А эта – ой, это неинтересно, это всего-то полтора миллиона, вы лучше туда посмотрите – вот тот очень красивый дом с двумя желтыми башенками и пятнадцатью голубыми колоннами; он страшно интересный, потому что стоит целых сто пятьдесят миллионов! Американские гиды должны обладать великолепной памятью – помнить столько цифр, это же с ума сойти! А вот и новости недвижимости российской: сами понимаете, организация с названием «Росагропромстрой» просто не может не иметь к недвижимости отношения, потому что обязана что—то строить, хоть и агропромышленное. Ну так вот: строила она, строила – и достроилась: ряд думских фракций попросил генпрокуратуру разобраться, то ли строилось, что нужно. Потому что у депутатов есть сомнения: строились не столько объекты недвижимости, сколько КПРФ. Словом, «Росагропромстрой», по мнению депутатов, вовсю финансировал коммунистов – тут же всплыли какие-то коммунистические вертолеты и прочие буржуазные излишества, изящно называемые «нецелевыми расходами». Попутно генпрокуратуру попросили обратить свой взор на коммунистов в той связи, что в день 7 ноября они залезли на крышу недвижимости, в которой расположена госдума, содрали с нее российский флаг и воздрузили свой любимый, советский. То есть надругались они над флагом, а это никуда не годится. А теперь – о французской недвижимости: неподалеку от города Парижа есть поместье, называется Буживаль. Нам с вами это поместье интересно единственно тем, что там жил Тургенев, влюбленый в свою Виардо, и про это в доме устроен музей. Но местные власти, которым от русского писателя Тургенева ни жарко ни холодно, хотят поместье продать. Французские друзья Тургенева охотно его купили бы – но у них нет денег. Министр российской культуры Швыдкой высказался в том смысле, что поскольку в Буживале нет ничего такого, что принадлежало бы Тургеневу, то минкульту покупать тут что—то – не есть первоочередная задача. Может, в музее и нет вилки, которой ел Тургенев, – но сам дом—то определенно тургеневский! Зато у французского общества друзей Бизе есть желание и деньги купить дом для того, чтобы там почитать своего любимого композитора. Между прочим, там и нужно-то всего около миллиона евро! Хоть бы Абрамович какой купил дом в Буживале – ну что ему стоит, ведь по сравнению с «Челси» и прочим музей Тургенева стоит сущие копейки... Или Березовский, как патриот земли русской, сделал бы нам такой подарок из Лондона... Хотя на самом-то деле – кому охота что—то дарить стране, которая готова съесть своих олигархов живьем, причем даже без соли? А вот если посмотреть на недвижимость в Новочеркасске, то картина получится совершенно не французская: в этом городе во второй раз за пару недель случилась авария всего сразу, так что население оказалось без воды и тепла. Девяносто тысяч владельцев и арендаторов местной недвижимости выстроились в очереди за водой – какой-нибудь иностранец мог подумать, что в стране война, и он был бы не прав: в стране, в сущности, мир, просто такая вот у нас родина. Вот интересно: приезжаешь куда-нибудь в Таиланд, или в Индию, или в Египет, видишь там жуткие халупы и чудовищную нищету и ахаешь: ой, ну как же они так могут жить, это же прямо кошмар! А смотришь на тот же Новочеркасск, или на обледенелые квартиры Приморья, или на бараки, в которых по сорок лет временно проживают и все еще на что—то надеются миллионы соотечественников – и вроде как все в порядке. Ну не то чтобы в порядке – но ведь полстраны так живет, и ничего. Между прочим, разница между тайцем, живущим в лачуге из картонных ящиков, и россиянином, страдающим в бараке без канализации и водопровода, заключается в том, что у тайцев климат теплее и не надо думать об отоплении. Между нищетой под пальмой и нищетой в сугробе есть несколько очень больших разниц. Кстати, о нищете: поскольку в Калифорнии кризис, то Терминатор устроил себе такую скромную инаугурацию, что даже удивительно. И от губернаторской зарплаты он тоже отказался. Широкий человек, не крохобор. Из жизни других владельцев недвижимости: хозяин одного техасского ранчо, некто Буш, приезжал в гости к хозяйке Букингемского дворца, королеве Елизавете. В основном народ Англии ему был не рад – народ ходил митингами протеста и изощрялся в остроумии: в частности, газеты советовали Бушу не называть королеву «милочкой» или «крошкой», ну и так далее. В результате техасец выглядел несколько оторопевшим и затюканным – ну я не понимаю, чего вы хотите от человека с ранчо? Он же, в сущности – дикий ковбой. Странно только, что у него такая милая и хорошо воспитанная жена. О женах (жены, в принципе, к недвижимости не относятся. Однако жены тоже бывают разные). Жена Жириновского написала книгу – конечно, о том, как полноценно ей жилось вместе с любимым супругом и какой он вообще-то гениальный. Попробовала бы она написать что—то другое – быстренько бы стала недвижимостью! А вообще на прошедшей неделе недвижимости в Москве заметно прибавилось. Потому что выпал первый снег; и водители, для которых это каждый год – большой сюрприз, принялись сталкиваться с утроенной силой. И вот так, за считанные секунды, то, что раньше было вполне подвижной машинкой, превращалось в объект недвижимости, причем весьма недорогой. Определенно, к недвижимости относится и здание цирка на Цветном бульваре. Так вот – на прошедшей неделе двух тамошних медведей, Степана и Белку, на некоторое время тоже превратили в недвижимость: поскольку одному из них надо было удалять катаракту, а второму – вставлять искусственный хрусталик, то медведям дали наркоз. Врачи-офтальмологи волновались: ведь ответственности-то больше, медведь не пожалуется, если что не так! А дрессировщик беспокоился, как молодой отец, и отправился ночевать в клетку к послеоперационным медведикам – вдруг им что—то понадобится? Попить захотят или еще что? По-моему, это – единственная нормальная, человеческая новость из всего, что происходило на прошедшей неделе. Потому что в других объектах недвижимости временами творилось вообще нечто немыслимое. Так, в одном из магазинов Волгодонска был устроен конкурс: кто больше выпьет водки. Водку потребляли из жестяных кружек, зачерпывали ее из ведра, и всем было страшно весело. Поначалу. Конкурс закончился следующим образом: победитель скончался на месте, а серебряный и бронзовый призеры в состоянии глубокой комы попали в реанимацию, и судьба их пока непонятна. Вот ведь как легко из живого, бодрого человека превратиться в полную и окончательную недвижимость! Люди, помните: не всякая недвижимость – благо. Хотя домик в деревне – это все-таки хорошо. //читателю ------------------------ Этот номер «iностранца» необычен. "i" (N44 от 24.11.2003) Сегодня газета уступает площадку журналу «Новый iностранец – Недвижимость за рубежом и в России». Собственно, журнал – родное детище газеты: он, как Ева из адамова ребра, вырос из газетной рубрики «Недвижимость». И пишет, в общем, о том, о чем пишет газета: как жить в этом мире, в котором границы (несмотря ни на что) становятся все условнее и незаметнее. Только, в отличие от материнского издания, он пишет об этом конкретнее и подробнее. Вопрос «как жить» журнал понимает буквально. Как именно жить? То есть в каком жилище, где дом должен стоять, как он может быть устроен, насколько все это реально и сколько стоит. И какова будет атмосфера вокруг этого дома. Не забывает «Новый iностранец» и о других, нежилых видах недвижимости, которая могла бы быть лично вашей. А также о всяких сопутствующих – а на самом деле жизнеобразующих – вопросах: дом как средство самореализации, дом как способ обезопасить семью от опасностей всех видов, дом как возможность воспитать детей. И, между прочим, как инструмент для достойного заработка. Почему журнал приглашен в гости именно сейчас, в конце ноября? Очень просто: нет более уместного времени, чем до- и посленовогодние недели, для того, чтобы подумать об устройстве илим переустройстве своей жизни и своего жилища, принять какие-то важные решения, на которые в суете буден никак не решишься, – и съездить посмотреть «живьем» возможную покупку. Да и не так жарко, как в сезон традиционных российских отпусков. Не говоря уже о том, что появляется шанс совместить приятное с полезным: отдохнуть и одновременно примерить на себя страну или местность, где будет стоять ваш дом. //недвижимость -------------------------- риэлтОр или риэлтЕр? "i" (N44 от 24.11.2003) Хотя заморское слово «риэлтор» появилось в русском языке совсем недавно, вряд ли найдется много русскоговорящих граждан, которые бы не знали, что оно означает. «Риэлтор» прижился в нашем языке на удивление быстро, и, что удивительно, даже не вызвал патриотических нареканий вроде «Но «панталоны», «фрак», «жилет» – всех этих слов на русском нет». Однако, несмотря на быструю акклиматизацию «риэлтора», до сих пор не существует твердой уверенности в том, как, собственно, это слово надо правильно писать. Пролистайте прессу, обратите внимание на вывески агентств недвижимости, загляните в Интернет, почитайте нормативные документы РФ и субъектов федерации – и вы обнаружите, что никакого консенсуса на этот счет нет. В Институте русского языка им. В. В. Виноградова нам рассказали, что существующие словари предлагают разные нормы написания слова «риэлтор». Первое упоминание этого слова в справочниках датируется 1998 годом, когда оно появилось в 1-м издании «Толкового словаря иноязычных слов» под редакцией Л. П. Крысина. Там фигурирует буква «О». Связано такое написание, по мнению специалистов Института, с англоязычным происхождением этого термина («realtOr»). Кстати, в этом «Толковом словаре» вместо буквы «Э» присутствует буква «Е»: «риЕлтор». Зато во втором издании «Толкового словаря» в 2000 году риелтор превращается в «риэлтЕра». В вышедшем в 1999 году «Словаре русского языка» под редакцией И. А. Васюковой есть слово «риЭлтОр». В «Толковом словаре русского языка конца ХХ века», изданном в Санкт-Петербурге, появляется «риэлтЕр». Такую же норму указывает и «Русский орфографический словарь» под редакцией В. В. Лопатина. В институте посоветовали доверять Л. П. Крысину, ведущему специалисту по иностранной лексике и заместителю директора института. Вот только Крысину какого года выпуска? Разрешить задачу «РиэлтОр или риэлтЕр?» редакция предложила самим участникам рынка недвижимости. Константин АПРЕЛЕВ, генеральный директор РАН «Сава»: – Чисто филологически в английском слове «realtor» звучит и «О», и «Е». Но мы, пользуясь написанием «риэлтОр», вкладываем в это слово свое членство в Российской Гильдии риэлторов. Поэтому наша трактовка этого слова свидетельствует о принадлежности к РГР и исполнении кодекса этики. Поскольку слово «риэлтор» является зарегистрированным торговым знаком, то те агентства недвижимости, которые не являются членами РГР, не имеют права на использование буквы «О». Мы пока что не создавали судебных прецедентов, поскольку нашей целью было сначала «раскрутить» этот термин. Но сейчас подумываем уже о том, чтобы заявить свои права. Региональные ассоциации участников рынка недвижимости, имеющие членство в РГР, также предпочитают использовать букву «О». И Ассоциация профессионалов рынка недвижимости Санкт-Петербурга года два назад отказалась от буквы «Е», которую она изначально использовала. А Московская Ассоциация-гильдия риэлтеров, вступив в РГР, тоже получила право на букву «О». Григорий ПОЛТОРАК, генеральный директор АН «Бест-Недвижимость»: – Года два назад мы делали запрос по этому поводу в Институт русского языка. Нам ответили, что писать можно и через букву Е, и через букву О, однако правильнее все-таки «риэлтЕр». Потому что в русском языке есть ряд сходных слов - таких, как «инженер», которые пишутся через букву «Е». Но Российская гильдия риэлторов (РГР) использует букву «О», а ведь РГР получила разрешение на использование этого слова от Национальной ассоциации Риэлторов США, которая зарегистрировала слово «realtor» как торговый знак. А Московская ассоциация-гильдия риэлтеров, которая подобного разрешения не получила, в своем названии ставит букву «Е». Мне же лично по душе больше буква «О». Михаил ГОРОХОВСКИЙ, руководитель АН «Наша Москва»: – Печально, что в русском языке нет слова, которое могло бы эту профессию обозначить. А вообще это неважно, «риэлтОр» или «риэлтЕр». Просто необходимо единообразие. Кстати, в московском «Положении о риэлтерской деятельности» присутствует именно буква «Е». Когда я обратил на это внимание при обсуждении поправок к этому документу в Московской городской Думе и сказал, что нужно все-таки определиться с буквой, в зале повисла пауза. А когда я отметил, что федеральное законодательство, в отличие от московского, использует букву «О», и пошутил, что нас могут заподозрить в сепаратизме, то депутаты восприняли это очень серьезно и поблагодарили за важное замечание. //недвижимость --------------------------- Дом, который построил Стац Беседовал Никита АЛЕКСЕЕВ (N44 от 24.11.2003) Художник Виталий Казимирович Стацинский – парижанин со стажем. Живет на берегах Сены с 1978 года, после эмиграции из СССР. В 60-70-е годы он был одним из ведущих книжных иллюстраторов в Советском Союзе, создателем собственного стиля, главным художником и редактором детского журнала «Колобок», другом и учителем многих ныне знаменитых художников. В первое время во Франции Стацу – так его зовут друзья – пришлось туго. Его мастерство оказалось невостребованным. Но со временем дела наладились, он оформил для известного парижского издательства Albin Michel несколько детских и взрослых книг. Искусство искусством, а жить где-то надо. Сейчас Виталий Стацинский – хозяин большого дома с садом. Его дом – не просто дом, а фантастический мир, наполненный удивительными вещами, где Стацинский живет с женой Татьяной Зверевой, тоже художницей. По стенам мастерской развешаны старинные велосипеды и русские прялки, а в саду распускаются цветы, белеет березка и растет виноградная лоза, из плодов которой эти русские парижане делают собственное вино. Виталий Казимирович рассказал нам, как нищий художник стал парижским домовладельцем. ЧЕРДАЧОК КАКОЙ ЛИБО ПОДВАЛЬЧИК... – О вашем доме ходят легенды. Где он находится? – В двадцатом районе. Люди, не знающие Парижа, думают, что это где-то у черта на куличках. А Париж делится на аррондисманы по спирали, как улитка. К 20-му аррондисману примыкают 11-й и 19-й, это совсем центр, а улица дез Орто (rue des Orteaux), на которой мой дом стоит, находится рядом со знаменитым кладбищем Пер Лашез. От моей двери до могилы Модильяни сто метров, я иногда захожу с ним пообщаться. А там же, рядышком, – наполеоновский маршал Ней, который, говорят, Москву спалил. Свой район я очень люблю, он не буржуазный, а одновременно исторический и живой. – Как же вы стали домовладельцем? – А повезло! Цепочка случайностей. По маминой линии я принадлежу к дворянскому сословию. Брат мамы был крупным воронежским адвокатом, после революции он эмигрировал во Францию. Так что я, уехав в 1978, принял эстафету от первой волны русской эмиграции. Со второй-то волной, людьми, оказавшимися на Западе после войны, мы, третья волна, почти и не общались. Называли их «сантехниками». А вот с первой пересекались. Я еще застал в живых свою двоюродную сестру, дочь дяди, о котором говорил. Она жила в Лионе. Она меня приютила, дала мне возможность ни о чем не думать. Но меня это тяготило, да и делать в Лионе мне, художнику-полиграфисту, было нечего. Но когда мы уезжали в 70-е годы из Совдепии, Франция нас очень хорошо приняла. Нам помогло министерство культуры. В Париже на набережной Сены, почти напротив Нотр Дам, есть такой Сite des Arts, Городок искусств, международный художественный центр. И сперва нам – Оскару Рабину, Олегу Целкову, мне – дали там за очень небольшие деньги квартирки с мастерскими. Я прожил там два года. А потом встал вопрос: что делать дальше? С деньгами-то было туго, хотя я получал какую-то помощь от Толстовского фонда. У меня тогда была приятельница, француженка. Она сейчас крупный профессор, специалист по русской литературе. А отец ее был знаменитым исследователем Рабле, жил на юге, в Монпелье. Он тогда уже выходил на пенсию и сказал дочери: Марьяша, ты поищи мне студию в Париже. Студией по-французски называется однокомнатная квартира. Приезжал он в Париж всего пару раз в год, просто проветриться, но во Франции не принято останавливаться даже у близких родственников. Она начала искать квартирку отцу. А я тогда продал кое-что из своих работ, появились кое-какие деньги, да и сестра обещала деньжат подбросить. А еще я тогда познакомился с таким Павликом фон Беннигсеном, прапраправнуком того Беннигсена, что прихлопнул Павла I, он тоже обещал помочь. Вот я и попросил Марьяшу и мне заодно что-нибудь подыскать. Чердачок какой или подвальчик. По-французски-то я не говорил совсем, да и сейчас говорю «твоя – моя», способностей к языку нет. Парлекаю кое-как. В общем, с этими агентами по недвижимости мне общаться было трудно. Она стала искать, все было неудачно, смотрели мы разные варианты, ничего не подходило. Располагал я суммой примерно в 30.000 франков. И ЗАСИЯЛО СОЛНЦЕ – Эта сумма по теперешним временам чему равняется? – В 80-м мне на это удалось купить в своем доме две комнаты и каменный сарай. Сейчас, думаю, это стоило бы раз в десять больше, как минимум. Короче говоря, искали-искали, и ничего. В один из дней Марьяша нашла в газете объявление, что на рю дез Орто продаются две комнаты и сарайчик. Пошли смотреть. Лил дикий дождь, погода жуткая. Приехал агент, открыл комнаты. В них лет пятнадцать никто не жил. Все в ужасном состоянии, по стенам пауки ползают. Агент говорит: хозяин – богач, когда-то накупил по дешевке недвижимости, а сейчас хочет продать, но только не арабам. А русских он любит, так что, мол, у вас есть шанс. Но решать надо быстро, потому что есть другой кандидат, араб. Дело было в пятницу, в понедельник нужно было дать ответ. Цена – 26.000. Я – в состоянии шока. Нора какая-то кошмарная... – А что из себя представляет дом? – Отдельный дом, построен в начале ХХ века. Раньше там жило шесть семей, у каждой по две комнаты. Шесть отдельных входов. А продавалась секция посередке. И при доме – сад. Ну, в общем, настроение у меня гнусное. Как в этой норе жить? А агент говорит: это удачный шанс, цена невысокая, в перспективе все будет дорожать, но решать, конечно, не мне, а вам. Марьяша говорит: давай зайдем в кафе. Мы садимся за столик, я беру пивка, она кофе. И только я начал пить пиво, вдруг дождь кончился, и засияло солнце. Я Марьяше говорю: подожди меня здесь, я сбегаю, еще раз посмотрю. Подбегаю к дому, смотрю и чувствую – моя судьба! Бегу обратно в кафе, говорю: звони немедленно, покупаю!! А потом совсем смешно получилось. Когда совершали сделку, хозяин на план смотрит и говорит: так здесь четыре сарая. На кой черт они мне нужны? Дарю я их... И подарил мне еще три сарая. А сарай в Париже – это, знаете, тоже денег стоит. А дальше – в течение трех лет я постепенно докупал остальные секции дома – кроме одной, в которой жила очень злая старуха. У нее, видимо, профессия такая – быть злой. И сад прикупил. Устроил в нем то, что называю цветочным садом, а рядом – булыжный сад. И рядом еще есть домик консьержа. Короче, оказался почти целиком хозяином дома с пристройками и садом, в центре Парижа... РУССКОЕ ПАРИЖСКОЕ ВИНО Но намучался я сперва сильно. В доме-то жили в основном арабы. Те еще люди... Дикие. Алжирские. Тунисские-то и марокканские арабы – тихие и мирные. А эти мои арабы мусор в помойку не относили, а все говно швыряли во двор. Я это дело год разгребал, сейчас у меня цветущий сад. И вишни, и яблони, и чего только нет, и виноград... Это тоже интересная история. Одна моя знакомая из русских, родившаяся во Франции, имеет дом в Севеннских горах, на юге. Она мне оттуда привезла два саженца березы и два отростка винограда. Один был посильнее, а другой какой-то хилый. В винограде я ничего не понимал, ну и решил, что тот, что побольше, важнее. И посадил его в самое хорошее место. А слабенький – я просто выдернул один из булыжников и ткнул его туда. Поливал их. Скоро лоза, что посильнее, умерла, а хиляк этот вырос в чудовище. Сорт типа «изабеллы». Теперь вино делаем... Но этим занимается моя супруга Татьяна, а я у нее как садовник. Научился, как делать это обрезание еврейское лозе по весне. А в Париже есть кооператив такой, Les Vignerons de Paris, «Парижские виноградари». Жена в нем на чемпионате три года подряд завоевывает призы за свой виноград. Вообще в Париже две винодельческих ассоциации. Одна – там, наверху, на Монмартре. Они и посерьезнее, и побогаче. А у нас на Менильмонтане поскромнее. Но все же. Танька даже стала секретарем нашей ассоциации. А я этикетки для наших бутылок рисую. С одной нашей лозы мы собираем до двухсот кило винограда, в хорошие годы. Я-то, повторяю, в винограде и в вине ничего не понимаю. Вино не пью – я по части водочки или пивка. И к лозе сперва относился просто как к декору. Сидишь, как в «Итальянском дворике» Брюллова, под виноградом с приятелями, пивко потягиваешь, креветочками закусываешь... Благодать! Но ухаживать за виноградом я научился. А осенью в честь сбора винограда у нас на улице Фрот устраивается праздник. Полиция перегораживает улицу, расставляем столы. Виноградари сдают свой урожай, виноград взвешивают, раздают дипломы, устраивается лотерея, потом все выпивают, оркестр играет. Веселье, в общем. Один из ресторанчиков, расположенных здесь, готовит еду настоящую, как в Оверни – крестьянскую, немножко грубую, но очень вкусную. Всякие паштеты, и колбасы, и сыры. И замечательный крестьянский хлеб. Просто публика платит – недорого – за вино и еду. А членам ассоциации – бесплатно. – Сколько бутылок вина вы с Татьяной делаете в год? – Там система какая? Члены ассоциации сдают виноград и в зависимости от его веса получают какое-то количество бутылок готового вина. У нас обычно выходит 20-30 бутылок. Вот так случайно русские стали парижскими виноделами! Но я от дома отвлекся... ДА НИЧЕГО ТЫ НАМ НЕ ДОЛЖЕН! Когда я купил первые две комнаты, положение у меня в профессиональном смысле было сложное. Хотя в России я был известным книжным художником, приехав во Францию, я увидел, что не понимаю специфику книжного дела на Западе. Ходил-ходил по издательствам, везде от ворот поворот. Конечно, и незнание языка мешало. Но тут мне пофартило. Помог опять Паша Беннигсен и такая Муся Хераскова, тоже из первой эмиграции. Потомок поэта Хераскова. Они мне предложили пойти работать в Библиотеку международной информации, регистрировать советские книги и прессу. Работа, говорят, скучная, но не очень обременительная – двадцать часов в неделю, и зарплата хоть и невысокая, но ничего. Тогда было три с половиной тысячи, потом – семь. И режима нет. Работай когда хочешь, только свои двадцать часов отработай, и все. Я ответил: почему бы и нет? Ходил я туда два раза в неделю, обстановка была изумительная, очень хорошие люди, и я проработал там пятнадцать лет, сейчас на пенсию ушел. Благодаря библиотеке я стал независимым от галерей и издательств. А тут вдруг выясняется, что через секцию от меня продаются две секции. Сумма – 60.000 франков. Я сгоряча беру. А закон такой: сразу платишь 10 процентов, через три месяца остальное, и становишься хозяином. Шесть тысяч я нашел легко, а вот пятьдесят... Но нашел. История такая. Был такой Костаки, великий коллекционер, московский грек. В конце 70-х вынужден был уехать на Запад, а в Третьяковке теперь коллекция русского авангарда начала ХХ века состоит в основном из тех вещей, которые его заставили оставить. Я его немножко знал еще по Москве, но побаивался, думал, что он агент КГБ. А он-то нас, художников, любил. И никаким он агентом, как сейчас понимаю, не был. Ну вот, приезжает он как-то в Париж, когда я еще был в Сите дез Ар, и спрашивает: «Кому фигово?» Да вот, говорят, Стацинский приуныл. Так вот, он поднялся ко мне на седьмой этаж без лифта и купил несколько работ. И говорит: Виталий, ты не волнуйся, все наладится. А потом, как раз когда я собрался покупать еще две секции, Костаки опять появился в Париже. Мы все собрались в мастерской у Эдика Зеленина (умершего в этом году художника), у него было самое приличное помещение. Ну, Костаки Эдику дает распоряжения, что надо купить, цыган великий Алеша Дмитриевич, он еще жив был, с гитарочкой приходит. Идет гульба. Я за столом сижу напротив Георгия Дионисовича Костаки. Он спрашивает: как дела? Я говорю: все нормально, две комнатки вот купил, в библиотеке работаю... Заходите. Жил у меня тогда один приятель, Валера. Спал на полу в спальном мешке – места-то мало. А Валера любил готовить – сбегает на рынок, продуктов купит, борщок сварит. В общем, на следующий день приходит Костаки с женой Зиной. Мы борща покушали, потом на Пер Лашез, ему там очень понравилось. Вернулись, водочки выпили, он погитарил, песни попел. Спрашивает: как у тебя со временем? Я и не понял, о чем он. Ответил, что работаю двадцать часов в неделю, но могу неделю не приходить. Костаки говорит: жди от меня письма. И еще спрашивает: не мог ли бы я к нему в Афины приехать, помочь разобрать архив? Через неделю получаю письмо. В нем такие слова: «Виталий, художник без мастерской – это как трамвай без номера. Жди дополнительной весточки». Я ничего не понимаю. И вдруг получаю чек на девять тысяч долларов... То есть те самые недостающие для покупки деньги. Ну, думаю, как-нибудь-то деньги Георгию Дионисовичу отдам, а теперь еще четыре комнатки могу купить. Я потом три раза ездил к Костаки, разбирал его архив. Удивительный человек был! Да, богатый, но ведь какой другой богач не самому близкому человеку денег вот так взаймы даст. Я же думал, что он мне их дал взаймы... А через некоторое время еще кусок дома продается. Я сперва хотел взять в банке кредит – я уже тогда пробился в издательства, и пошли гонорары. Но слава богу, что я в это дело с банком не влип. Я же ничего в банковских делах не понимаю. Однажды взял небольшой кредит, но так его оформил, что они с меня процентами потом содрали весь гонорар, который я получил за «Колобок». И как-то мне все же удалось постепенно докупить все секции, кроме той, где жила зловредная старуха. Сама она не то съехала, не то померла, а дети заломили такую страшную цену, что никто и не покупает. Сперва они требовали 65.000, этот угол дома стоит пустым, ветшает, сейчас они хотят 200.000, но и за эти деньги никто купить не хочет. А у меня и так сто квадратных метров, да сад в двести. – И сколько же сейчас ваша собственность стоит? – Несколько миллионов – во франках. Я на евро так что-то и не могу перейти. Во франках продолжаю считать. И помереть хочу в своем доме, рядом с Пер Лашезом. Там я, конечно, лежать не буду. Я думаю, там одна могилка дороже моего дома. – Как я понимаю, дом был в ужасном состоянии, требовался большой ремонт. Да и поддерживать дом, наверно, стоит немало? – Да, с начала покупки на ремонт у меня ушло, наверно, с полмиллиона. Там ничего не было. Ни отопления, ни электричества, ни газа. Я провел отдельный водопровод. Арабы, жившие в доме, не платили, и воду им отключили. Приходилось по нужде бегать в соседнее кафе. И замерзания бывали. Париж не Москва, конечно, но однажды было 9 градусов ниже нуля, и трубы разорвало. Стены между комнатами-клетушками сломал. Было же сколько комнат – термитник, да и только! Теперь семь. Да и дом ведь старый, романтичный, но на любителя. Крыша – черепичная, в ливень может что-то вдруг закапать. Я вернусь к Костаки. Приехал я к нему в Грецию, говорю: давайте я напишу расписку, буду деньги отдавать по частям. Да ладно, – говорит, – фрески у внуков в комнате сделай, а об этом в другой раз поговорим. Я объясняю, что не могу я так, душу долг гложет. Он: да что тебе надо? Отстань, Виталик... Потом снова приезжает в Париж, мы опять друг напротив друга сидим. Я его спрашиваю: Георгий Дионисович, ну что вы меня мучаете? Он отвечает: мы тут с Зинкой посоветовались, и ничего ты нам не должен. Святой был человек. И от ностальгии по России страдал. Когда я к нему в Афины приезжал, работать над архивом, он меня к работе сперва не подпускал. «Зинка, Казимирыч приехал, обед готовь, борща там, котлеток...» Или собираюсь я усесться работать, а он: «Да чего ты торопишься? Давай лучше на острова поезжай, покупаешься, позагораешь». – «Да мне же через два дня уезжать.» – «Брось, успеется.» Но архив я ему весь разобрал. ДЕРЕВЯННЫЙ ВЕЛОСИПЕД И ВОДКА «ЙОСЬКА СТАЛИН» – А теперь о том, чем у вас недвижимость наполнена. Вы ведь коллекционер и собираете в том числе старые велосипеды... – Ну, у меня есть редкости. Например, у меня есть первый французский велосипед, его сделали братья Мишо в 1861 году, деревянный. С каретными колесами. А тормоза из воловьих жил! Их сохранилось всего 5 экземпляров. А коллекционер я, так сказать, художнический. Покупал, исходя из гонораров, на блошиных рынках то, что мне нравится. Еще у меня есть велосипед-самокат наполеоновских времен. Что у меня еще? Русские прялки, иконы, железки всякие замечательные, шахтерские, каретные, автомобильные и морские фонари. Собирать я их начал, когда на блошиных рынках они стоили франков 15-30. Сейчас они стоят под тысячу франков. У меня их около пятидесяти штук. Когда компашки у меня собираются, я их зажигаю. Еще у меня есть чугунная печка, принадлежавшая художнику Фернану Леже. И когда у меня не было отопления, я обогревался ею. Или еще у меня чудесные старинные каминные стенки из чугуна, с орнаментами. Иду как–то с работы – они на земле лежат. Какие-то дураки выкинули. Французы – они же те еще Ваньки! Каждая кило по тридцать весит. Ну, приволок их к себе. А сейчас такие стоят по нескольку тысяч... – Даже по фотографиям дом производит впечатление живого существа. – Так оно и есть! Когда приходят москвичи, говорят: это как в Малаховке в былые времена... Питерцы сравнивают с Лисьим Носом... Южане – с Феодосией... В общем, здесь русский дух, здесь Русью пахнет. Вот и самоваров тоже накупил, недорого. Бродил по блошиному рынку в Монтрее, рядом с домом, и отыскивал русские самовары. Есть шикарный баташовский самовар. И совсем ценные вещи иногда за гроши удавалось разыскать. Карандашный портрет Николая II Валентина Серова, рисунок Добужинского... Но блошиные рынки умирают. Превращаются в обычные барахолки, где торгуют обувью и шмотками. А рынок в Клиньянкуре – это для туристов. Там антиквариат стоит дороже, чем в магазинах возле Лувра. Ну, и торговаться я умею. И водка, которую я из аптечного спирта делаю, помогает. У меня аптекарь был знакомый по соседству. Яблонский, из польских евреев. Когда у меня была первая персональная выставка, напечатали пригласительные билеты. Кучу. Я и не знал, что с ними делать. Шел по своей улице, раздавал – булочнику, мяснику, зеленщику. Ну и Яблонскому дал. Он пришел на выставку, одну картинку купил. Потом я к нему пришел спирта купить, а он мне литруху дарит. Два года так и дарил регулярно. А потом – он же все-таки еврей – говорит: «Нет, давай покупай»... А литр спирта тогда стоил 40 франков, так что бутылка водки обходилась в 10 франков. Делаю я два сорта. Для мужиков «Йоська Сталин» с маленькими жгучими перчиками, а для женщин «Лаврентий Палыч Берия», с лавровым листом. СЛАВА БОГУ, НИКОМУ НЕ НУЖНО – А как к вам относятся ваши соседи? Кто вы для них? – У меня в районе же множество арабов было. Много сволочи, но были и очень симпатичные. Сейчас дома, в которых они жили, снесли. Осталась одна развалюха, где живет семья сквотеров. Омерзительная публика. Мать, два сына, две дочери. Отец повесился, когда узнал, что одна из дочек – проститутка. Старший сын недавно вернулся из тюрьмы. Другой наркотиками торгует. Ходит весь в золоте. А проститутка вышла замуж за какого-то богатого жулика, который торгует «мерседесами». Как-то ко мне приходит полиция, спрашивают, знаю ли я, что у меня по соседству торгуют наркотиками? Конечно, я знал, но сказал, что ничего не знаю. Потому что когда живешь рядом с такими арабами, в контакт с полицией лучше не входить. Нож в спину получишь, и все. Был случай, через мой забор стали прыгать какие-то арабские парни, и прутся в тупик. Я из соображений, что полиция всегда полиция, если бегут от нее, значит, надо помочь, им показал калитку. Через минуту прибегают пыхтящие полицейские. «Вы тут не видели никого?» – «Нет, не видел.» Но арабов в следующем месяце выселят – развалюху эту будут ломать. И я останусь один в окружении модерновых домов. Но меня не тронут. – Застройщики не имеют права снести ваш дом? – Имеют. Но получилось так, что за меня боролись французы. Галереи, издательства. И помогла ассоциация виноградарей. Вот и вышло, что мой дом – это как бы заповедничек старого Парижа. //разговоры