#29, 13 августа 2002 года. Содержание предыдущего номера...

NOT PARSED YET

С 13 ПО 20 АВГУСТА ВЫ ЕЩЕ МОЖЕТЕ... Ада ШМЕРЛИНГ (N29 от 13.08.2002) ...ОТПРАЗДНОВАТЬ ЯБЛОЧНЫЙ СПАС В ЯРОСЛАВЛЕ Если так получилось, что вы до сих пор не бывали в Ярославле, то сейчас – самое время. Потому что как раз с 15 по 19 августа в Ярославле, одном из ключевых городов Золотого Кольца России, будет проходить уникальный фестиваль «Преображение», представляющий сразу две национальные музыкальные традиции – хорового пения и колокольных звонов. СРОЧНО ТРЕБУЕТСЯ... Подготовил Максим ТЕРЕХОВ (N29 от 13.08.2002) ...СТУДЕНТЫ, ГОТОВЫЕ УЧИТЬСЯ И ТРУДИТЬСЯ В АНГЛИИ... Московская компания «Интернэшнл трэвел эйдженси А» продолжает набор кандидатов на участие в круглогодичной программе «Работай и учись в Великобритании». Под раскаленным сводом небес Сергей ДУНДИН (N29 от 13.08.2002) Именно Африка, а точнее, пустыня, с какой-то свойственной только ей одной силой, искушает отправившегося туда человека остаться в ней навсегда. Едешь в эти края туристом, и вдруг пронзительно хочется стать путешественником (так, наверное, петуху, трепыхающемуся на заборе, хочется стать поднебесной птицей). Ведь в том и заключается главное отличие туриста от путешественника, что первый всегда помнит о том, когда он должен вернуться домой, тогда как второй, передвигаясь из одного места в другое, может так никогда и не возвратиться. Культур-мультур, шашлык-машлык Никита АЛЕКСЕЕВ (N29 от 13.08.2002) По традиции календарь культурной жизни отсчитывается не с 1 января по 1 января, а с конца лета до конца лета. Корреспонденты «i» Никита АЛЕКСЕЕВ и Ирина КУЛИК обсудили увиденное, услышанное и прочитанное в сезон 2001 – 2002. И попробовали, не надеясь дать исчерпывающие ответы, задать вопрос: где мы были, где находимся сейчас и что может случиться потом? 1 --------------------- С 13 ПО 20 АВГУСТА ВЫ ЕЩЕ МОЖЕТЕ... Ада ШМЕРЛИНГ (N29 от 13.08.2002) ...ОТПРАЗДНОВАТЬ ЯБЛОЧНЫЙ СПАС В ЯРОСЛАВЛЕ Если так получилось, что вы до сих пор не бывали в Ярославле, то сейчас – самое время. Потому что как раз с 15 по 19 августа в Ярославле, одном из ключевых городов Золотого Кольца России, будет проходить уникальный фестиваль «Преображение», представляющий сразу две национальные музыкальные традиции – хорового пения и колокольных звонов. Нынешний фестиваль в Ярославле – десятый по счету. И, по уже сложившейся традиции, главной декорацией и концертной площадкой фестиваля является Спасо-Преображенский монастырь, на территории которого располагается Ярославский музей-заповедник. Думаем, не стоит долго объяснять, что ярославский фестиваль может быть интересен не только верующим или славянофильски настроенным гражданам. Древний Ярославль был и остается одним из главных украшений Золотого Кольца, исторические и культурные памятники которого привлекают к себе многотысячные толпы как любопытной «интуры», так и российских туристов. Только одни шуруют по маршрутам Золотого Кольца в комфортабельных «неопланах», живут в дорогих отелях и опустошают погреба шикарных ресторанов, а другие скромненько трясутся в видавших виды автобусах, потребляют нехитрую снедь в местных столовках и обходятся ночевками в совгостиницах, куда за последние 15 лет ни разу не вызывали маляров и сантехников. Но все-таки храмы и кремлевские стены старинных русских городов – одни на всех. И петь, и звонить в колокола приглашенные на ярославский фестиваль музыканты будут тоже для всех. На все концерты и шоу, которые будут проходить на территории ярославского музея-заповедника, можно попасть свободно – по обычным входным билетам (5 рублей с человека). Также без каких-либо ограничений можно попасть на одно из самых хитовых мероприятий фестиваля – ночной колокольный концерт, сопровождающийся театрализованным представлением, слайд-шоу и фейерверком (входной билет чуть дороже – 20 рублей). На концерты же, которые планируются на закрытых площадках города, билеты можно купить по цене от 30 до 200 рублей. В принципе, бояться того, что вы не сможете посетить выбранный вами концерт, не стоит. Однако заранее скажем, что на некоторые может быть дефицит с билетами. Это прежде всего касается выступления киевского вокального секстета Mansound под управлением Владимира Михновецкого, в творчестве которого соединились традиции джаза и православного богослужебного пения. Прогнозируется ажиотаж и на концерте камерного хора Lege Artis из Санкт-Петербурга. На «Молитвах ХХ века» – новой программе Lege Artis, специально подготовленной для нынешнего ярославского фестиваля, ожидается аншлаг. В целом программа фестиваля довольно обширна, поэтому скажем лишь о некоторых его событиях. 15 августа в 18.00 на территории музея-заповедника состоится открытие фестиваля – масштабное шоу с участием хоров, камерных ансамблей, духового оркестра, мастеров колокольных перезвонов и ведущих артистов знаменитого Ярославского драматического театра имени Федора Волкова – самого старого в России. 16 августа начнутся колокольные концерты – в 12.00. и 17.00 на территория музея-заповедника. (Колокольные перезвоны будут звучать ежедневно в это же время на протяжении всех фестивальных дней.) В 19.00 в зале «Классика» музея-заповедника – «дефицитное» выступление питерского камерного хора Lege artis. 17 августа в 17.00 в Художественном музее – концерт камерного ансамбля «Рождество» из Санкт-Петербурга. А вечером будет бой за билеты на концерт в филармонии киевского джаз-ансамбля ManSound (начало – в 19.00.). К 21.00 всех будут ждать в музее-заповеднике на ночной колокольный концерт с фейерверком и театрализованным представлением. В воскресенье 18 августа после дневных колокольных перезвонов и сольного концерта маэстро-звонаря Владимира Петровского в филармонии начнется церемония закрытия фестиваля с участием Валерия Гаврилина и Lege artis. Кульминационным днем фестиваля станет 19 августа, день Преображения Господня – престольный праздник Спасо-Преображенского монастыря, в честь которого, собственно, 10 лет назад фестиваль и получил свое название. В этот день в Спасо-Преображенском соборе состоится праздничная литургия и молебен на освящение яблок. В завершении Яблочного Спаса – может быть, одного из самых красивых православных праздников – большой колокольный концерт. Более подробную информацию о программе фестиваля «Преображение» можно узнать в дирекции Ярославского музея-заповедника по телефону: (0852)729 505, 303 869. А вот о размещении в гостиницах Ярославля лучше побеспокоиться заранее. Ведь на Яблочный Спас в Ярославль съезжаются не только туристы, но и множество верующих, и потому в дни фестиваля «Преображение» главный ярославский дефицит – места в гостиницах. В общем, яблоку негде упасть. //туризм -------------------- СРОЧНО ТРЕБУЕТСЯ... Подготовил Максим ТЕРЕХОВ (N29 от 13.08.2002) ...СТУДЕНТЫ, ГОТОВЫЕ УЧИТЬСЯ И ТРУДИТЬСЯ В АНГЛИИ... Московская компания «Интернэшнл трэвел эйдженси А» продолжает набор кандидатов на участие в круглогодичной программе «Работай и учись в Великобритании». Возраст претендентов – 18 – 30 лет, знание английского языка – от нулевого до профессионального уровня. Продолжительность программы – от трех месяцев до двух лет. В рамках программы россияне получают возможность не только учиться в лучших языковых колледжах Лондона (не менее 15 часов в неделю), а в свободное от учебы время работать в местной сфере обслуживания в качестве официантов, продавцов и т. д. (полный список вакансий можно получить у менеджеров компании «Интернэшнл трэвел эйдженси А»), – но и участвовать в различных экскурсионных и развлекательных мероприятиях, которые на выбор будут предложены колледжами. ...ИЛИ В ИРЛАНДИИ Ирландцы всерьез утверждает, что именно в их стране говорят на самом лучшем английском и что ни в одной другой стране мира нет таких общительных жителей и красивейших пейзажей. Чтобы убедиться в этом, «Интернэшнл трэвел эйдженси А» предлагает вам принять участие в программе «Работай и учись в Ирландии». Чтобы стать участником данной программы, надо находиться в возрасте от 17 до 35 лет. Знание английского является большим плюсом, но вы сможете изучать английский язык и в Ирландии – клиентам предлагается на выбор несколько уровней изучения английского языка в известных языковых колледжах Дублина (не менее 15 часов в неделю). По прибытии в колледж вы обязательно пройдете тестирование, после чего вас определят в наиболее подходящую группу. Проживание – в семьях или студенческих общежитиях. В свободное от учебы время вы сможете работать официантами, барменами, помощниками продавцов в супермаркетах, сувенирных магазинах и т. д. Тому, кто вовсе не владеет английским, возможно, будет предложена менее квалифицированная работа, например, на сельхозпредприятиях. Людям, заинтересованным только в работе, компания «Интернэшнл трэвел эйдженси А» предлагает трудоустройство в Ирландии с оформлением разрешения на работу и рабочей визы. Длительность контракта – от 1 года с правом продления на срок до 5 лет. Как и прежде, в офисе компании «Интернэшнл трэвел эйдженси А» вы сможете получить профессиональные консультации по вопросам оформления виз, получения официальных разрешений на работу, оформить международные студенческие и преподавательские карточки ISIC, ITIC, медицинскую страховку и – при оформлении на данные программы до конца лета – получить значительные скидки. //работа ------------------------- Под раскаленным сводом небес Сергей ДУНДИН (N29 от 13.08.2002) Именно Африка, а точнее, пустыня, с какой-то свойственной только ей одной силой, искушает отправившегося туда человека остаться в ней навсегда. Едешь в эти края туристом, и вдруг пронзительно хочется стать путешественником (так, наверное, петуху, трепыхающемуся на заборе, хочется стать поднебесной птицей). Ведь в том и заключается главное отличие туриста от путешественника, что первый всегда помнит о том, когда он должен вернуться домой, тогда как второй, передвигаясь из одного места в другое, может так никогда и не возвратиться. Турист смотрит на чужой мир через призму своей, «правильной» цивилизации, путешественник же способен поставить родную в один ряд с другими, причем отнюдь не на первое место. Здесь, в Северной Африке, среди величественных песков и камней, путешественнику и чувствуется, и думается лучше. Более того, передвигаясь, он способен решать и отвечать за свою жизнь – чего обычно напрочь лишен турист. Правда, эти решения и ответственность в основном касаются того, какую точку избрать следующей остановкой – именно ту, что превзойдет все твои ожидания, именно ту, ради которой лишь и стоило ехать. Вот такими путешественниками, мотающимися между деревнями и городами Туниса, почти наугад выбранными, мы и вообразили себя с моим фотографическим другом. Но, конечно же, путешественники из нас не получились: мы знали, что ровно через неделю нам ехать обратно. ЛУАЖИ Сразу хочется встрять с советом: не доверяйтесь во всем встречающим представителям турфирм (простите за канцеляризм, но другого названия у них нет). Существа эти – по преимуществу дамы, почти всегда взвинченные и замученные чудовищной жарой, капризами отдыхающих и вечными недосыпами из—за постоянных встречаний и провожаний туристов. Поэтому, чтобы на их голову, не дай Бог, не свалились какие-то непредвиденные хлопоты, они посвящают всех прибывших лишь в стандартные проблемы и ситуации, не требующие от отдыхающих никаких мозговых усилий. Как—то: в Тунисе продавцы любят торговаться, и их первоначальную цену за товар можно сбить раз в пять-десять (на самом деле можно только у уличных прохиндеев, торгующих «серебром», и то если этого серебра на украшении всего лишь тонкая пленочка); страна безопасна для туристов, но если куда-то захочется поехать, лучше все же заказать экскурсию, и мощный джип или автобус без хлопот доставит вас, скажем, из Монастира в Сахару баксов за 160 – с ночевкой и кормежкой (на самом деле доехать можно и самому: столь же абсолютно безопасно, только значительно дешевле, и, главное, чувствуешь себя человеком, а не транспортируемым овощем). Список несоответствий между советами встречающих туристов и реальностью можно длить и дальше, но уж очень скучно. И напоследок все-таки еще одно – для тех, кто любит передвигаться и при этом не готов сорить деньгами направо и налево. Представитель турфирмы вам поведает, что лучший способ передвижения, например, от отеля до города, где сосредоточены все шопинговые и развлекательные прелести, это такси – их, ярко-желтых, действительно, у отеля полно. Такси от нашей гостиницы до Монастира или Суса обойдется вам в 5 тунисских динаров (это без сорока центов 5 долларов). Но если воспользоваться транспортом, на котором ездит весь Тунис, то эта дорога встанет вам от 800 миллимов до одного динара (динар состоит из 1.000 миллимов). А теперь об этом фантастическом тунисском средстве передвижения, носящем французское название louagе. О нем упоминает редкий путеводитель, да и то глухо. И немудрено. За неделю нашей жизни в Тунисе мы раз 25 перемещались по стране на луажах: иностранцев в них не было никогда. В каждом городе и селении страны есть statione louage – станции маршрутных такси. И нет такой точки в Тунисе, до которой не возможно было бы добраться (пусть и с пересадками) с помощью луажа. Даже Москву, с натяжкой, можно представить себе без метро – троллейбусы-автобусы, то да се, Тунис представить без маршруток и не пытайтесь. Луажи, как правило, одной породы – французской: пежо и рено. Но двух типов – вроде наших «Газели» (8-10 мест) и «Волги»-пикапа (5 мест). К чему эти детали? А к тому, что в тунисской маршрутной системе передвижения полностью отсутствует расписание. Маршрутка, до того или иного места, на станции стоит всегда (нужную – если это не станция большого города, там надо спрашивать – вы всегда определите по заунывным, словно голос муэдзина, повторяющимся крикам шоферов: «Татуин, Татуин... Сусе, Сусе... Габес, Габес...»), но отправится в путь она только тогда, когда все места будут заняты. Через пять минут, через полчаса, через полдня. Так от Суса до Габеса, когда нам подвернулся пикап, мы вдвоем ждали трех попутчиков десять минут, а от Гафсы до Суса нас должен был везти восьмиместный рено: под сорокапятиградусным солнцем семеро ждали последнего четыре часа. Да и что такое для Туниса (для Ажира и Марокко, наверно, тоже) время? Пространство – да. А время... Более того, здесь пространство просто уничтожает время: совпадение или нет, но мои китайские часы и дорогие часы моего спутника вышли из строя на вторую ночь – я раздавил стекло во сне, у приятеля они просто встали (свои я подарил тунисскому пространству, положив их на придорожный камень). Нет, день и ночь, конечно, существуют. Но вот чтобы придти не вовремя – для каравана неделей раньше-неделей позже, для луажа при большом расстоянии полдня туда-полдня сюда – такое тунисцу неведомо. Это только в отеле, чтобы не шокировать европейцев, местные жители установили время завтрака и ужина. СУС – ГАБЕС – ТАТАВИН Ну, мы и послали куда подальше это время белых – время завтрака и ужина, время купаний, солнечных ванн и «культурно-анимационных мероприятий». Без обиды: все это вещи достойные, особенно для тех, кто год света белого не видит, убиваясь на работе по двенадцать часов в сутки. Но нам—то с моим приятелем, днями просиживающим штаны, – отчего ж не размяться? Тем более, что первый избранный нами маршрут Сус – Габес – Татавин звучал так,.. что не можешь никак. К туристическому и промышленному Сусу мы вообще отнеслись как к отправной точке наших путешествий (отель, как уже говорилось, был в 1 динаре езды), поэтому и не разглядели красот этого более древнего, чем Карфаген, города. У крепости и мечети, мелькнувших за окном луажа, был вид еще более сладкий, чем у лужковского храма Христа Спасителя. А торговый Габес (маршрутка до него нам обошлась в 11 динаров на брата), древности которого были разнесены в пух и прах во время второй мировой, просто оказался пятнадцатиминутным перевалочным пунктом, так как прямого сообщения Сус – Татавин не существует. Но без него не было бы стремительной, в 400 километров, строки: Сус – Габес – Татавин... Татавин (тунисцы произносят это название более изящно – Татуин) – странный городишко: невзрачный, не очень чистый и какой-то весь по-восточному замурзанный и пыльный. Город, который не сделал ни малейшего усилия, чтобы нравиться туристам. Но через полчаса начинаешь ощущать удивительное очарование, исходящее от него: неказистая, но совершенно гармоничная архитектура, живописные группки старцев в кремовых и серых накидках – за столиками кафе, просто на асфальте, на стульях у входа лавок, стайки молодых людей с внешностью жеребцов-производителей, дети с хлебной лепешкой в руках – застывшие при виде белого человека и провожающие его спину парализованным от удивления взглядом. Но не Татавин (дорога до него от Габеса обошлась нам по 4 динара) был нашей целью. Шенини, берберская деревня, – вот куда вело нас наше чутье. И оно нас не подвело. Солнце уже клонилось к закату. Торопясь, мы вскочили в местный луаж, заплатили двойную цену – по 2 динара с носа, а через 20 минут бешеной езды мы были у подножья розовато-коричневого чуда. Огромная гора, облепленная норами для жилья, сложенными из камней, хранилищами для зерна, загонами для коз, овец и ослов. Плутая по каменистым крутым тропам этого фантастического селения и сопровождаемые стылыми взглядами редких встречных, мы наконец взобрались на верхнюю – с пустыми хижинами – часть горы. Уже в плотных сумерках мы разложили свои спальники на глиняной крыше какого-то брошенного жилища и, выпив по глотку виски, завалились спать. Муэдзин мяукающими интонациями позвал через усилитель совершить правоверных свой вечерний намаз, детский смех, какие-то задорные крики снизу и упругий ветер, посвистывающий в щелях между камней. И все. В четыре еще темно, но спать уже было невозможно: все огромное пространство вокруг колебалось от оглушительного петушиного хора. Все путеводители советуют туристам (таковых мы, к счастью, здесь не видели) приезжать в Шенини пораньше, «когда ясное утреннее солнце подчеркивает достоинства деревни». Все это ерунда. Во-первых, самое прекрасное здесь – сам восход солнца (ни ранним утром, ни тем более к восходу сюда ниоткуда не доберешься); во-вторых, «достоинств» у Шенини хватает и без солнца; а в-третьих, если кто—то тунисское солнце называет «ясным», то он ничего не понимает в этой стране: солнце там яростно-белесое – с утра до трех часов дня медленно наливающееся мистическим ужасом, а потом, до заката, этот ужас столь же медленно растворяется в своде небес. Километрах в полутора от деревни внизу находится так называемая «подземная» мечеть (не очень-то уж она и подземная – наполовину в земле). Абсолютно не пафосное место: покосившийся, как Пизанская башня, крошечный корявый минарет, несколько беленых куполов и вокруг странные длинные могилы, которые называют «берберскими надгробиями» – на самом-то деле это захоронения христиан, укрывавшихся в здешних пещерах от преследований во времена Римской империи. Аборигены утверждают, что могилы эти растут в длину, и одна из них, длиной в четыре метра, обладает чудесными целебными свойствами: когда у бербера из Шенини болит спина, он приходит и ложится на нее, прижимаясь поясницей к камням. Излечивается ли он – сложно сказать, но когда я, у которого спина, правда, не болела, лег на эту сложенную из довольно острых камней могилу и закрыл глаза, мое тело, поверьте, исчезло. Оно потеряло вес и растворилось в воздухе. Единственное ощущение – это закрытые, раскаленные стоящим почти в зените солнцем, мои веки. Фотографический друг подтвердит это: он—то потерял там не только свое тяжелое тело, но и время. Пролежав на камнях полчаса, он решил, что встал на ноги через три минуты. Из Шенини мы выскочили пробкой: солнце приступило к своим полуденным пыткам. Местный неулыбающийся народец уже спал в своих прохладных каменных норах, только мальцы по дороге к станции неутомимо пытались нам впарить за динар белые кварцевые кристаллы. Когда они убедились в тщетности своих попыток, начали, шельмецы, давить на европейскую совесть: «Гив ми мани... Гив ми мани фо скул... Гив ми мани фо скул, фо пенсил, фо пейпа...» ТАТАВИН – МЕДЕНИН – МАТМАТА Мы с приятелем до сих пор, уже сидючи в Москве, горды тем, как классно мы рассчитали все наши тунисские маршруты. Днем, когда вокруг палящее пекло, мы мчимся с ним в прохладной маршрутке (кондиционеров в луажах нет, но все окна открыты), ближе к вечеру, когда ярость солнца спадает, оказываемся в желанной точке. Меденин, унылый административный поселок без всякого выражения на лице, никак не зацепил нас, оставив о себе память лишь как об очередном перевалочном пункте и 2 динарах, выложенных шоферу по приезде. Матмата, с ее деревней троглодитов невдалеке, с потрясающими ландшафтами ее окрестностей («Звездные войны» смотрели? – я нет, но все равно они там снимались), была выбрана следующей точкой нашей ночевки. В отличие от шенинских берберов, взобравшихся на гору, матматские залезли под землю. В холмистых складках огромной равнины они несколько веков назад нарыли круглых котлованов – метров 10 в диаметре и метров 6-8 глубиной. Жилые комнаты, загоны для скота и курятники располагаются по окружности внутреннего двора, а вход в этот двор прорыт с наружной стороны холма. Честно сказать, заглядывать сверху в эти жилые «ямы» было как—то неловко – там своя жизнь, спокойному течению которой ты своим туристическим любопытством только мешаешь. Эти «дети подземелья» могут только раздраженно махать руками на нескончаемые подглядывания праздных толп. Я бы, на их месте, поставил пулемет. Заночевали мы опять же в спальниках среди холмов этого роскошного киношного ландшафта – сюжет и антураж ночевки вполне соответствовали ему. Во-первых, над горизонтом, образованном длинными складками земли, похожими на гигантские извилины человеческого мозга, было повешено солнце, прикидывающееся луной: тот же серебристый цвет, та же щербатость, то же таинственное сияние. На противоположной стороне небосвода, только высоко над горизонтом, висела уже настоящая луна. Ну это так, из области мистических декораций. Сюжет же заключался в бессонном ожидании вполне земных пришельцев. Только мы расстелили спальники и, захлебываясь от волнения, начали фотографировать солнце-луну – на гребне соседнего холма появилась мужская фигура. Человек долго и пристально смотрел на нас, наши спальники и потом исчез за склоном. Минут через десять вернулся, опять посмотрел и исчез, уже по направлению к дороге. Решили – ходил проверять овец где-нибудь в соседнем загоне. А вот не тут—то было: снова появляется, но уже с товарищем исключительно мрачного вида. Проделывают тот же путь, с пристальным разглядыванием нас, – туда и обратно. Мы, прижимая к груди наши тощие кошельки и далеко не бедные фотокамеры, взгромоздив на плечо распластанные спальники и петляя словно зайцы, меняем место дислокации. Финал: мы невредимые и неограбленные, невыспанные и счастливые принимаем душ из двух полуторалитровых бутылок минеральной воды в серебряном свете восходящей с востока «луны», которая часам к десяти докажет, что она настоящее солнце. Весь этот пробег с бесплатным фильмом в конце обошелся нам на двоих в 11 динаров. МАТМАТА – ГАБЕС – КЕБИЛИ – ДУЗ – САХАРА Кебили тоже ничем не оцарапал память. Разве что назойливым разболтанным малым по имени Жозеф, предлагавшим верблюдов и Сахару каждому за 65 баксов. При встречном предложении – 30, он тут же растворился в воздухе. Да, еще был Смаил, имеющий друга, нашего «соотечественника», грузинского врача, – невероятно говорливый официант, подавший нам дивный сладчайший чай с живой веточкой мяты. Он отговорил нас ехать в «абсолютли нот бьютифуль» Таузар и Нефту и убедил отправиться за 1 динар в «вери бьютифуль» Дуз. Конечно, обманул. Хотя и совершенно бескорыстно. А может, этот заштатный городишко, с плоским кладбищем, размером в двадцать футбольных полей, в центре города, действительно, кажется ему прекрасным? Но чего у Дуза не отнять, так это того, что в нем уже слышно, как дышит Сахара – край Земли, живое воплощение вечности. Оборотистый парень в серой чалме нас тут же, по прибытии на statione louagе, взял в оборот: пара верблюдов, ночь в пустыне, ужин и завтрак – все те же 65 долларов с каждой задницы. Но и наш фотограф не промах – 25 и точка: «ит’с зэ ласт прайс». Ударили по рукам, подписали договор. Через три с половиной часа отправление. И вот где мы чуть не сдохли от жары – это на улицах «вери бьютифуль» Дуза. Чтобы скоротать время, нам втемяшилось в голову посмотреть местный зоопарк. Это в два—то часа пополудни! Короткими перебежками от одной тени к другой нам удалось пройти лишь треть пути. Остальные три часа мы пили в тени кафе, обдуваемые раскаленным ветерком, все тот же приторно сладкий мятный чай. В пять вечера два невероятно стройных и высоких бедуина, в джинсах, незаправленных простых рубахах и домашних «шлепках», на краю Сахары взгромоздили наши городские дебелые тела на верблюдов. Несмотря на то, что солнце уже выглядело уставшим, весь небосвод целиком был, как металлический плоский колпак, раскаленный от жары добела. Горячий упругий ветер, без всяких порывов, дул прямо в лицо – словно мчишься в открытом кузове грузовика, а не плавно движешься на валкой спине одногорбого верблюда. Через пять минут песок уже скрипел на зубах. Странное это место – пустыня: ты отдельно, она отдельно; ты на минуту, она навсегда. Свет здесь суровый и нереальный. Из—за постоянно струящегося песка с острия дюн, дрожащего от зноя марева вся поверхность Сахары покрыта мерцающим муаром, и понять, где начинается небо, нельзя. Несмотря на ослепительный блеск, пустыня серая – глаза болят от сияния, но серая. Пройдя 10 километров, мы оказались возле небольшой площадки, огороженной сухими пальмовыми ветками, – этакой туристической резервации среди холмов песка. Здесь творились хоть и диковатые, но вполне земные дела: штук пятнадцать французских тинейджеров обоего пола, прибывших перед нами на джипах, развлекались забавами цивилизованного общества. Мальчики с истошными криками, стаскивая на ходу шорты, носились по гребням дюн за другими мальчиками и, повалившись в песок, изображали бурные гомосексуальные сцены. Девочки, прильнув друг к другу и обмениваясь поцелуями, оглашали округу сладострастными стонами. Два пожилых наставника и тройка не участвовавших в представлении молодых людей приветственными возгласами, хохотом и аплодисментами сопровождали эту театрализованную содомию. Надо отдать должное юным французам – делали они все легко, весело, с жеребячьей непринужденностью. А пустыня? Что ей, бесконечной и вечной, до всего этого? Ночь под открытым небом и войлочным одеялом я провел без сна. У костра собрались бедуины. Под их тамтамы долго и визгливо плясала молодежь. Наконец все успокоилось, осталась лишь флейта – сухой и звонкий стебель ее мелодии еще некоторое время разрезал ночь. Потом уснула и она. И наступила оглушительная тишина, оставляющая место только для свиста, с которым мимо проносился ветер. Подкрадывалось величественное окончание ночи – золотисто-жемчужная игра цветов на границе земли и неба. Через пятнадцать минут встало солнце. ДУЗ – КЕБИЛИ – ТАУЗАР – ГАФСА – СУС Обратный путь, хотя и другой дорогой, всегда грустен: все, бывшее когда-то новым, уже за спиной, а неизвестное, ради чего ехал, уже известно. Таузар, кстати, оказался дивным городом – с домами, выложенными из плоских зеленовато-серых кирпичей и стройными козами, безмятежно пасущимися на помойках, аппетитно жующими бумажные и полиэтиленовые пакеты. Весь этот путь в 500 с небольшим километров, от Дуза до Суса (если вам еще не надоело – по 20 динаров с каждого), был сплошным мерцанием Туниса за окном наших луажей: сначала на десятки километров ровное, как скатерть без единой складки, высохшее соляное озеро с брошенными окаменелыми лодками, потом фантастические скалы горных кряжей в лучах вечернего солнца, толпы молодых людей и стариков, вышедших на вечерние улицы придорожных деревень, затем беспомощное и вялое светило, застрявшее между двух скал на горизонте, и далекие зарева ночных городков. И словно никакого Туниса и не было. //туризм ----------------------- Культур-мультур, шашлык-машлык Никита АЛЕКСЕЕВ (N29 от 13.08.2002) По традиции календарь культурной жизни отсчитывается не с 1 января по 1 января, а с конца лета до конца лета. Корреспонденты «i» Никита АЛЕКСЕЕВ и Ирина КУЛИК обсудили увиденное, услышанное и прочитанное в сезон 2001 – 2002. И попробовали, не надеясь дать исчерпывающие ответы, задать вопрос: где мы были, где находимся сейчас и что может случиться потом? СИСТЕМА ШАШЛЫКА Н. А.: – Первый, на мой взгляд, итог, который можно подвести: Москва продолжает становиться очень забавным городом. Смотри, мы сидим и болтаем в отличном заведении, такого больше нигде не найдешь. Была, сколько себя помню, в Москве достопримечательность: огромный общественный туалет в начале Рождественского бульвара. Потом он закрылся. Сейчас его отремонтировали, а наверху построили неплохое кавказское кафе. Отличное гибридное место! И. К.: – Очень правильное. Попил пива – спустился вниз. И противную громкую музыку не играют. Я псих по части музыки. Могу на двести рублей больше заплатить, лишь бы поменяли радиостанцию... Н. А.: – Да, это один из лучших итогов сезона. Но вообще мне об итогах сезона говорить трудно. Я не думаю, что культура развивается в сезонном ритме. У нее какой-то другой метроном. Но... Что сразу приходит в голову по поводу итогов и сезона, это насчет изумительной мутации журнала «Итоги» и появления «Еженедельного журнала», а также то, что с телевидения пропала программа «Итоги». И. К.: – Киселев стал мумией самого себя. А Парфенов, которого я раньше недолюбливала, стал занимательным. Он рассказывает какую-то историю, которая сейчас уместна. В стиле cool. Н. А.: – К Киселеву я раньше относился с уважением. Теперь его сильно поубавилось. А Парфенов, и правда, иногда интересно. Хотя он остается большим поганцем. И. К.: – Поганец. Но его сериал про Российскую империю сделан отлично. Это такая психотерапия: Парфенов нам нашу историю расфасовывает в удобоваримой форме. Н. А.: – Я бы назвал это «системой шашлыка». Нам что—то нанизывают на шампур. Заранее приготовленные кусочки, маринованные, нанизываются на какую-то ось. Это, знаешь ли, вроде пресловутой «вертикали власти». При Ельцине наша общественная и культурная жизнь представляла из себя роскошный, нелепый, барочный, бурлящий борщ. И свекла в нем, и свинина, и устрицы, и маслины. Было весело. Теперь все порционное. Нанизанное. У нас что происходит? Какая-то структуризация жизни, нравится это или нет. Я не знаю, что первое, что второе, Путин и его команда или саморазвивающаяся культура. Думаю, все же второе. Но эта структурализация движется в строну чего-то очень несмешного. Происходит иссушение, завяливание жизни. На ее поверхности выступают крупные кристаллики соли. И. К.: – Если продолжить гастрономическую тематику, сейчас «вкусное» подается в вакуумной упаковке. Раньше «вкусное» было с пылу с жару, грязное и пахучее. У нас была всероссийская чебуречная. А сейчас все стали паковать по двадцать граммов. РАСФАСОВКА СТОП-КАДРАМИ Н. А.: – По поводу кристаллизации. Мне на память пришел интересный сюжетик по ТВ. В Лондоне открывали новое здание мэрии, построенное знаменитейшим архитектором сэром Джоном Фостером. Шедевр «бюрократического модернизма». Похоже на сползающую со стола стопку стеклянных тарелок. Московскую делегацию возглавлял Ресин, во многом ответственный за «московский стиль» ушедшего десятилетия, за все эти башенки и колоннадки. И вдруг он начал восхищаться творением сэра Джона, которое ему, по идее, должно бы активно не нравиться. То есть Ресин тоже начинает нанизывать себя на шампурок. Мы десять лет жили в бурлящей стихии неосознанного московского постмодернизма. Сейчас постмодернизм оказывается не комильфо. Это ясно показала и выставка «Арх-Москва» 2002 года. И. К.: – Эпоха «московского постмодерна» была эпохой смешных зданий. Раньше меня от них тошнило, сейчас начинаю воспринимать их с симпатией. Москва выстраивалась как комиксный город или как декорации к «Бэтмену» Тима Бартона либо к «Бразилии» Гиллиама. Эти декорации были построены дорого и довольно прочно. Наподобие сталинских декораций. А мы ведь все как—то любим ВДНХ или сталинские высотки... Это архитектура самого страшного времени, но это и самая смешная архитектура Москвы. Лужков в условиях расслабленного режима строил продолжение ВДНХ, и это был замечательный пофигизм. «Да, мы живем в галлюцинации, мы множим эту галлюцинацию, когда галлюцинации станет очень много, она перестанет быть страшной»... А тут все кончилось. Оказалось, что все должно быть по-взрослому, по-настоящему. Н. А.: – Совершенно верно. Я не могу представить, чтобы при Ельцине кто-нибудь взялся посадить Эдика Лимонова, хотя бы и по обвинению в попытке свержения государственного строя. Возможно, Лимонов и заслужил, чтобы его посадили. Прежде всего за то, что перепутал политику и литературу. Но при Ельцине его именно поэтому и не стали бы сажать. И. К.: – Конечно! При Ельцине это путали все. Тогда бы всех надо было посадить. Н. А.: – Точно так же при Ельцине была бы немыслима история с Сорокиным. Эти самые «Идущие вместе» – модернисты. Бюрократические, путинские, но модернисты... И. К.: – Я бы не стала им делать такой комплимент. Н. А.: – Но они же идут вместе, идут куда-то в будущее! И. К.: – Я думаю, они идут не в будущее, а туда, куда обычно посылают. И мне больше по душе конспирологическая байка о том, что «Идущих вместе» сконструировали политтехнологи, чтобы потом Путин их мог послать куда подальше и оказаться умным. Н. А.: – Как бы то ни было, это проекционная, модернистская направленность в будущее. И. К.: – Да не идем мы в будущее! Мы наконец, как в «Алисе», разогнались до такой скорости, что уже можем стоять на месте. Художественный критик Андрей Ковалев уже давно настаивает на том, что эпоха Путина – это новая эпоха застоя. Я думаю, он прав. Если вернуться к итогам сезона, одной из самых знаковых выставок мне показалась устроенная «Коммерсантом» и Московским домом фотографии на мосту «Багратион» выставка «Первополосные кадры». Н. А.: – Я с тобой согласен. Едешь по этой стеклянной кишке, стоя на транспортере, а мимо тебя проплывают физиономии главных людей нашей страны. И становится непонятно: не то ты бежишь, а они на тебя пялятся, не то наоборот. Это и правда кэрроловский мир. Это было очень красиво сконструировано. И. К.: – Да, то был сильный образ пространства, в котором мы находимся. Мы забавляемся, глядя на них? Они забавляются, глядя на нас? Что и требовалось доказать. Н. А.: – Вот мы и заговорили о фотографии. Ведь самым важным событием сезона была, несомненно, Фотобиеннале. Почему все-таки фотография оказалась сейчас самым важным из искусств? И. К.: – Потому что Ольга Свиблова ею занялась. Н. А.: – И все? То есть если бы Оля Свиблова занялась, скажем, мюзиклами, то самым главным у нас стали бы мюзиклы? И. К.: – Нет, Ольга же умный человек! Мюзиклами она заниматься бы не стала. А про фотографию мы с тобой уже рассуждали. Но можно и повториться. Фотография обладает иллюзией как бы объективности. Ее трудно уличить в том, что это формализм, что это непонятно. И при этом сейчас это самое эстетское мейнстримное искусство. Оно устраивает и консерваторов, и радикалов. Искусство для всех, часто в хорошем смысле. Н. А.: – Знаешь, я раньше на затеи Свибловой иногда плевался. Я считал, что много – это отнюдь не всегда хорошо. Что бессмысленно вывешивать много тысяч фотографий, что восприятие тухнет в этом мутном море. Сейчас я понял, что все правильно. У меня случилось просветление. Возникла возможность личного выбора. Я могу выбрать то, что меня по какой-то причине интересует. Но забавная штука: МДФ закрывает сезон выставкой Бальтерманца, посвященной его девяностолетию. Это великолепный фотограф, но и главный правительственный лакировщик сталинской, хрущевской и брежневской поры. Очень хорошая, надо сказать, выставка. И потому, что Бальтерманц замечательный фотограф, и потому что он изумительный иконописец коммунистическй эпохи. Правильно фирма Kodak, без деятельности которой наша жизнь уж точно стала бы беднее, спонсировала эту выставку. Одновременно с Бальтерманцем МДФ показывает работы Чиликова, которого сперва позиционировали как совершенно оторванного радикала. И оказывается – это мое мнение – шокирующий Чиликов такой же глянцеватель, как Бальтерманц. Только по-своему и в других условиях. То есть мы живем в эпоху глянца. И. К.: – Фотография – это та вакуумная упаковка, в которую идеально расфасовывается прошлое, настоящее и будущее. В Америке этой пленочкой для расфасовки действительности является, наверно, кино. У нас – фото. Н. А.: – Забавно. Мы фасуем действительность не в движении, а стоп-кадрами. ДАВАЙТЕ ТАНЦЕВАТЬ! Н. А.: – С фото мы, похоже, разобрались. Поговорим о литературе. Этот год был, конечно, годом проекта «Акунин». Книги Чхартишвили уже читают почти как Корецкого или Маринину. По телевизору фильм про Фандорина показали. И. К.: – Ужасный! Н. А.: – Какой есть. В любом случа прилежные читатели мусорной литературы перешли на что—то вменяемое в культурном смысле. Акунин стал массовым писателем. Но интересно, что культовым писателем для «продвинутых» в 2002 оказался Харуки Мураками. Те, кто читал года полтора-два назад про Фандорина, дружно бросились читать «Охоту на овец», «Дэнс, дэнс, дэнс...» и прочее. На мой взгляд, это показательно. Акунин, если воспользоваться твоим парафразом, расфасовывал прошлое. Но Мураками занимается вакуумной расфасовкой настоящего. Его мир – абсолютно застылый, затянутый в прозрачную пленку. И немаловажное совпадение: по своей первой профессии Чхартишвили японист. Посмею подозревать, что на его мировоззрение, как и на мировоззрение Мураками, как—то повлиял дзен-буддизм, в котором нет различия между движением и неподвижностью. Так что же, дзенское сознание в современной России наиболее уместно? И. К.: – Я очень люблю Мураками. Ты мне до этого нашего разговора сказал как—то, что мода на Мураками тебе напоминает моду на Ричарда Баха и Курта Воннегута в 70-е. Мне кажется, что мода на Мураками, скорее, похожа на моду на Хемингуэя, Ремарка или Сэллинджера. Мураками тоже писатель, задающий стиль жизни. Мы узнали себя в его персонажах. Мы живем или хотим жить жизнью, полной хорошо обоснованных, комфортабельных случайностей. Возможно, у нас сейчас творится что—то похожее на то, что происходило в Японии лет двадцать назад. Н. А.: – Завтра ты летишь во Вьетнам, на Восток. И в самолет решила взять только что вышедших «Ангелов опустошения» Джека Керуака. Тоже дзенское мировоззрение, только другая его грань. Ничто не останавливается, все дробится, ветвится, еще нет никакого постмодернизма, все заключается в личном взгляде, в прямом высказывании, в персональной ответственности. Ты не предполагаешь, что будущий год для «продвинутой публики» может стать годом Керуака? И. К.: – Не думаю. У нас все застывает. А у Керуака – дорога, открытие нового мира. Мы, мне кажется, не способны сейчас быть «бродягами дхармы». И в Мураками, я думаю, нас привлекает не дзен, а предсказуемость случайностей. МЫЧАТЬ БУДЕМ? Н. А.: – А с музыкой как? И. К.: – Про классическую, в силу некомпетентности, давай говорить не будем. Отечественную современную музыку я почти не слушаю. Что касается западной рок-, поп- и современной музыки, то у нас произошло занимательное смешение времен... Н. А.: – Меня знаешь что позабавило? Московский кинофестиваль закрывал не какой-нибудь пафосный симфонический оркестр, а ансамбль Алексея Айги с его насквозь постмодернистской, симуляционной и ироничной музыкой. И. К.: – У нас разные рецепторы! Я у Айги иронии совсем не чувствую, он совершенно сентиментальный музыкант. Я не замечаю у него симуляции. Мне очень нравится его музыка. Н. А.: – Так мне тоже! И что плохого, если музыкант что—то хорошо изображает? Алеша Айги ведь виртуозно умеет искренне говорить чужими словами. И. К.: – Может быть... «Что нам еще остается?», как где—то выразился великий ученый Умберто Эко. Н. А.: – Остается мычать, как Петя Мамонов. И. К.: – Петя Мамонов так мычал, когда Алеши Айги еще не было в проекте. Его мычание – старое как мир. Это – палеолитический ужас. Но я вернусь к смешению времен. Мы попали в очень интересную ситуацию, когда можно бултыхаться во времени и в стилях. Хочешь послушать Deep Purple – пожалуйста. Но можно пойти на Residents, про которых никто и не подозревал, что они еще существуют. Возвращаются мифы. И Tuxedo Moon, и еще всякие другие невероятные люди. «Иногда они возвращаются»... Н. А.: – Смотреть на Deep Purple, старых седых мужиков, еле попадающих по струнам, по-моему, грустно. И. К.: – В этом году на их концерт я не ходила, ходила в 2000. И мне понравилось, хотя это и не моя любимая группа. Вполне бодренькие. ОТРЕЖЕМ МЕРЕСЬЕВУ НОГУ! Н. А.: – Про кино, про Московский фестиваль ты недавно написала большую статью. Так что это оставим. А про театр, значит, вообще ни полслова? Особенно потому, что ты профессиональный театровед? И. К.: – А что там? Фоменки, «Табакерки»? По-моему, театр – это самое неконтекстуализированное искусство. Туда какие-то свои люди ходят. Н. А.: – Но говорят, что в театры билеты не купишь, народ толпами прется... И. К.: – Я бы лучше про мюзиклы поговорила. Потому что этот год – год мюзиклов. Выходит лицензионный «Нотр-Дам», еще что—то. Происходит повальное увлечение самым гламурным, самым массовым жанром. И делают этот хваленый-перехваленый «Норд-Ост», кучу денег потратили, бомбардировщик живой на сцену садится. Н. А.: – И сделано-то по очень хорошей книге очень умного писателя Каверина... И. К.: – «Два капитана» – книга замечательная! И если делать хит – то лучше материала не придумаешь. По этой книге должен был бы снять фильм Спилберг. В книге есть все – любимое всеми ретро, есть детство, есть любовь, есть война, есть приключения. Умный, захватывающий текст, со всеми компонентами. Льды, самолеты, вся эта красота... Но какой же убогий результат на сцене! Это похоже на то, как мы пели в детстве в подворотнях на мотив Jesus Christ Superstar: «Отрежем, отрежем, отрежем Мересьеву ногу!». Актеры поют и двигаются ужасно, оркестр омерзительный. Тексты – кошмарные. Н. А.: – А декорации? И. К.: – Движется что—то. Этот хваленый бомбардировщик похож на фанерное изделие кружка «Умелые руки». Большое, правда. Знаешь, самое плохое ощущение в театре – это когда тебе делается неловко за происходящее на сцене. На «Норд-Осте» мне было очень неловко. За все – за актеров, за музыку, за себя, потому что я там оказалась. Н. А.: – Роман Виктора Гюго тоже очень хороший. А мюзикл «Нотр-Дам» и по музыке, и по всему прочему ужасен. Может быть, так и надо? Возможно, это закон жанра – снизить уровень, иначе мюзикл и не получится? И. К.: – Не думаю. Эллиот, по книге которого сделан мюзикл Cats, отличный автор, а Cats – великолепный мюзикл. На нем не стыдно. Н. А.: – Но при этом «Норд-Ост» пользуется успехом. Собрал большую кассу. И. К.: – Да, этот ужас пользуется успехом. Видимо, есть голод, который нечем удовлетворить. Не знаю. Но, конечно, была еще мощнейшая пиарная компания. Сам знаешь, как журналисты отпихивались и не всегда могли отпихнуться от усилий полоумных девушек, пиаривших на «Норд-Ост». ЗРЯЧИЕ СЛЕПЦЫ Н. А.: – Еще один знаковый итог, на мой взгляд, это десятилетие галереи Айдан. Это одна из лучших наших галерей, она на самом деле отчасти формирует культурную политику в стране. Так вот, Айдан устраивает праздник в честь юбилея. Искусство не показывает – только в виде видеопроекции репродукций картин. Зато демонстируется стиль жизни. Устраивается роскошная дискотека: «дынц-дынц» наимоднейший, охренительная выпивка и закуска. Богатые, модные и знаменитые гости. Все в белом – на приглашениях было написано dress code – white. То есть вроде анекдота «все в говне, а я – в белом». Или что—то типа Остапа Бендера и Рио—де-Жанейро... И. К.: – Когда Айдан начинала, еще во времена «Первой галереи», вся эта гламурность была фрондерской. На фоне разваливающегося советского мира люди делали островок красоты и чистоты. Тогда это было прекрасно. Первое пространство галереи Айдан, эта башня на крыше сталинского дома возле метро «Сокол», было чудесно. Туда было приятно ходить. Это было как в кино. Да простит меня Айдан, происходившее в ее галерее лет пять назад было похоже на великолепные голливудские трэшевые фильмы из «перестроечной жизни»: вокруг жуткая разваливающаяся Москва с бандитами и блядьми, а в галерее – сплошной шик и блеск... И в это все играли с известной долей юмора. Н. А.: – Да, теперь стало труднее весело наводить гламур. Он стал прозой жизни. Не кинематографической, а реальной планкой, к которой вроде бы положено стремиться. И современное искусство, чтобы придать ему ценность, начинают выставлять в суперроскошных бутиках вроде James. Ярмарка «Арт-Москва» это тоже продемонстрировала отчетливо: никакой экстремальности, максимум комильфотности и расфасованный или порционно нанизанный продукт на разный вкус. И. К.: – Я грущу о былых днях. Н. А.: – А у меня ностальгии нет. Мне интереснее переселиться в будущее. Каковы твои прогнозы? И. К.: – Строить свое приватное пространство, как у Мураками. «Разгребать сугробы». Отслеживать личных фантомов. Н. А.: – Это замечательно. Но такая линия поведения, как мне кажется, вполне соответствует желаниям выстраивающих «вертикаль власти». Сиди у себя в норке, охоться там сколько душе угодно на овец или разгребай сугробы, а на поверхность не высовывайся. И. К.: – Мне—то хотелось бы социальной активности, я хотела бы видеть больше ангажированного искусства. Но у нас оно неизбежно оказывается симуляционным. Наши троцкисты радикальничают во время, свободное от работы во всяких вполне буржуазных конторах. И в этом смысле мне очень яркой и знаковой показалась акция, проведенная недавно художником Юрием Альбертом в Третьяковке, – раньше он ее уже устраивал в других музеях в разных странах. Она – о наших отношениях с искусством и с реальностью. Это экскурсия по музею, где публика ходит с завязанными глазами. По Третьяковке ее вела Ирина Горлова, которая там действительно работает экскурсоводом. Она показывала те картины, которые ты можешь вспомнить, – «Боярыня Морозова», «Три богатыря» и так далее. То есть вопрос: что для тебя искусство – то, что ты видишь, или то, что можешь вспомнить? Это история о самом, возможно, главном в настоящее время. О памяти. Но и психоделическое путешествие, когда ты не видишь то, что по идее должен бы видеть, и оказываешься совершенно беззащитным перед чужими словами и чужим восприятием. Те, кто был без повязок, рассказали, что экскурсанты вели себя очень интересно. Одни инстинктивно жались друг к другу, держались за руки, пытались понять, кто находится рядом. Другие – вдруг нелепо шли куда-то в сторону, рискуя вмазаться в ближайшую стену или в ближайший шедевр. Так вот, акция Альберта – о памяти, личной и коллективной. О том, насколько искусство для нас персональное дело и насколько – социальное, потому что там в буквальном смысле имело значение чувство локтя. Важно ли то, что мы на самом деле видим, или важнее наши базы данных и наша ностальгия? //культура